Те, кто уходит и те, кто остается - Страница 76

Чтобы зря его не злить, я научилась держать свои мнения при себе – правда, они его не очень-то интересовали. Когда Пьетро рассуждал о правительственных мерах по преодолению нефтяного кризиса или хвалил коммунистов за сближение с христианскими демократами, мне следовало слушать его и молча соглашаться. Стоило мне вступить в ним в спор, он на глазах скучнел и говорил мне тем же тоном, каким наверняка привык разговаривать со студентами: «Ты рассуждаешь безответственно. Ты не понимаешь ценности демократии, государства, права, взаимного уважения интересов, международного баланса сил: тебе подавай апокалипсис». Я была его женой, образованной женой, и он ждал от меня внимания к каждому своему слову, о чем бы ни рассуждал: о политике, своей работе, своей новой книге, отнимавшей у него массу сил, но мое внимание должно было быть исключительно восторженным; мое мнение его не занимало, не говоря уже о возможности вступить со мной в серьезную полемику. Он словно бы рассуждал вслух, адресуясь в основном к самому себе. Его мать, а тем более сестра отнюдь не принадлежали к женщинам подобного рода, и ему явно не хотелось, чтобы я следовала их примеру. Именно в этот период нашей жизни я по некоторым его обрывочным замечаниям поняла, что не только успех моей первой книги, но и сам факт, что ее напечатали, произвел на него неприятное впечатление. О судьбе второй он меня ни разу даже не спросил: его не интересовало, что стало с рукописью и какие у меня планы на будущее. Он видел, что я больше ничего не пишу, и, по-моему, испытывал облегчение.

Несмотря на то что я каждый день открывала в Пьетро новые и не самые лучшие черты, на других мужчин я больше не заглядывалась. Пару раз я случайно встретила инженера Марио и тут же поняла, что у меня нет ни малейшего желания с ним флиртовать; наваждение прошло, и все, что между нами было, теперь казалось мне глупостью – хорошо, что это осталось позади. Угасло и мое стремление участвовать в общественной жизни города. Если изредка я и ходила на какие-нибудь дебаты или манифестацию, то брала с собой девочек и битком набитую сумку, в которой лежало все для них необходимое; наличие этой сумки наполняло меня гордостью, как и сыпавшиеся со всех сторон предостережения: «Зачем же вы таких маленьких привели, здесь может быть опасно».

Зато я каждый день, в любую погоду, ходила гулять, чтобы дети побыли на солнце и свежем воздухе. С собой у меня всегда была книга. Следуя укоренившейся привычке, я продолжала читать в любых обстоятельствах, пусть и рассталась с прежними амбициями перестроить мир по своему желанию. Мы совершали небольшую прогулку пешком, а потом я садилась на скамейку неподалеку от дома и погружалась в изучение очередного сложного эссе или читала газету, время от времени покрикивая: «Деде, ты куда побежала, а ну вернись к маме». Вот какой я стала, и с этим приходилось мириться. Лила, как бы ни складывалась ее жизнь, осталась в прошлом.

77

Примерно в это время во Флоренцию приехала Мариароза – представлять книгу коллеги по университету, посвященную Мадонне-дель-Парто. Пьетро обещал пойти с нами, но в последний момент извинился и где-то спрятался. Золовка приехала на машине, на сей раз одна, немного уставшая, но, как обычно, приветливая и нагруженная подарками для Деде и Эльзы. Она ни слова не сказала по поводу моего неудавшегося романа, хотя Аделе наверняка ей о нем говорила. Вместо этого она без умолку и, как всегда, восторженно делилась со мной впечатлениями о своих путешествиях и книгах, которые читала. Она с неустанной энергией следила за каждой новинкой, воодушевлялась, остывала, сегодня утверждала одно, завтра – противоположное, а то и возвращалась к чему-то, что по рассеянности или недальновидности вдруг упустила. Презентация книги прошла блестяще – Мариароза буквально пленила аудиторию, в основном состоявшую из искусствоведов. Мероприятие и дальше текло бы в русле академических обсуждений, не начни она сыпать сомнительными сентенциями типа: разговоры о том, что женщина «дарит» ребенка его отцу, не говоря уж об Отце Небесном, – это глупость; смысл существования ребенка – сам ребенок; довольно смотреть на мир с точки зрения мужчин, пора взглянуть на него женскими глазами; за каждой научной дисциплиной торчит мужской член (она выразилась гораздо грубее), а когда он чувствует бессилие, его аргументами становятся железный прут, полиция, тюрьма, армия и концлагерь; если женщина отказывается сгибаться и продолжает наводить шорох, ее ждет расправа. С одной стороны послышался недовольный гул, с другой – одобрительные выкрики. Вскоре Мариарозу плотным кольцом окружили женщины. Она подзывала меня к себе, радостно помахивая рукой, с гордостью показывала своим флорентийским подругам Деде и Эльзу, говорила обо мне добрые слова. Какая-то девушка упомянула о моей книге, но я увильнула от разговора, будто это не я ее написала. Из этой чудесной встречи родилась идея раз в неделю собираться у одной из них всей нашей пестрой компанией, чтобы «поговорить о нас».

Провокативные высказывания Мариарозы и приглашение ее подруг заставили меня откопать те две брошюры, что некоторое время назад дала мне Аделе. Я положила их в сумку, чтобы прочитать на свежем воздухе, под серым небом последних зимних дней. Начала я с той, чье название меня сразу заинтриговало: «Плевать на Гегеля». Я читала, Эльза спала в коляске, а Деде, одетая в пальто, сапоги и шерстяную шапку, вела неспешную беседу со своей куклой. Меня поражала каждая фраза, каждое слово; какая смелость, какая свобода мысли! Я подчеркивала отдельные строчки, ставила на полях восклицательные знаки, обводила целые абзацы. Плевать на Гегеля. Плевать на всю мужскую культуру, на Маркса, Энгельса, Ленина. На исторический материализм. На Фрейда. На его психоанализ и «зависть к пенису». На брак, на семью. На нацизм, сталинизм, терроризм. И на войну. И на классовую борьбу. И на диктатуру пролетариата. И на социализм. И на коммунизм. И на ловушку равенства. На все продукты патриархальной культуры. На все организационные формы. Бороться с распылением женского интеллекта. Вырваться за рамки так называемой культуры. Поломать систему, начав с материнства: никому не дарить детей. Освободиться от диалектики раба и господина. Вырвать из мозга саму идею своей неполноценности. Вернуть себе себя. Никому себя не противопоставлять. Во имя своего отличия перевести проблему в другую плоскость. Университетское образование не освобождает женщину, а лишь совершенствует ее угнетение. Долой мудрость. Пока мужчины открывают космос, для женщин жизнь только должна начаться. Женщина – это обратная сторона Земли. Женщина – это непредсказуемый субъект. От смирения нужно избавиться, здесь и сейчас, в настоящем времени. Автором этих страниц была Карла Лонци. «Как может женщина, – думала я, – научиться так мыслить? Сколько я корпела над книгами, но при этом просто следовала за ними, не использовала их по-настоящему, не оборачивала против них же самих. Вот как надо использовать голову! Вот как надо протестовать. Я столько работала над собой, а думать не умею. И Мариароза не умеет. Начиталась всего подряд и цитирует чужие мысли, зато с блеском, а публике нравится. Вот и все ее таланты. А вот Лила умеет. В ней это заложено природой. Если бы у нее была возможность учиться, именно так она бы и писала».