Те, кто уходит и те, кто остается - Страница 51

51

В те дни я буквально кипела энергией! На следующий день мы с Лилой отправились к кардиологу на виа Криспи, где он жил и вел прием. Я тщательно подготовилась к визиту. Врач был неаполитанцем, но принадлежал миру Аделе, и я не могла позволить себе подвести будущую свекровь. Я сделала прическу, надела платье, подаренное Аделе, надушилась тонкими духами, похожими на ее, и чуть-чуть накрасилась. Мне хотелось, чтобы профессор по телефону или в случае личной встречи с Аделе похвалил меня перед ней. Зато Лила выглядела точно так же, как все последние дни, не позаботившись хоть чуть-чуть привести себя в порядок. Мы ждали в просторной передней, на стенах которой висели картины XIX века: благородная дама, раскинувшаяся в креслах, и чернокожая служанка у нее за спиной; портрет пожилой синьоры; огромное полотно со сценой охоты. Кроме нас здесь находились еще двое – мужчина и женщина, оба в годах, хорошо одетые, сразу видно – богатые. Мы сидели молча. Только раз Лила, которая еще на улице одобрила мой внешний вид, тихонько шепнула мне на ухо: «Ты прямо как с картины сошла: смотри, ты та дама, а я твоя служанка».

Через несколько минут появилась медсестра и пригласила нас в кабинет – почему-то раньше двух других пациентов. Только тогда Лила занервничала, попросила меня пойти с ней и практически втолкнула меня в кабинет первой, как будто в медицинской помощи нуждалась не она, а я. Врач оказался костлявым мужчиной за шестьдесят, с густой седой шевелюрой. Он был со мной очень любезен и много обо мне знал: минут десять мы с ним болтали, словно забыв про Лилу. Он рассказал, что его сын тоже окончил Высшую нормальную школу в Пизе, но выпустился за шесть лет до меня, и упомянул, что у него есть брат, писатель, довольно известный, правда только в Неаполе. Он с большим воодушевлением отозвался о семействе Айрота и хорошо знал одного родственника Аделе, знаменитого физика.

– Когда свадьба? – спросил он.

– Семнадцатого мая.

– Семнадцатого? Несчастливое число. Перенесите, а?

– К сожалению, уже не получится.

Лила все это время просидела молча. На профессора она не смотрела, зато с любопытством следила за мной, вслушиваясь в каждое произнесенное мной слово. Наконец доктор обратил на нее внимание и принялся подробно ее расспрашивать. Лила отвечала нехотя, на диалекте или плохом итальянском, воспроизводя диалектные грамматические конструкции. Мне приходилось без конца вмешиваться: упоминать симптомы, про которые она забыла или значение которых пыталась приуменьшить. Потом он перешел к осмотру и всевозможным обследованиям. Лила терпела его манипуляции с выражением крайнего недовольства на лице, будто мы с врачом пытались ей навредить. Я смотрела на нее: худющая, в застиранной голубой комбинации на несколько размеров больше, с длинной шеей, на которой, казалось, с трудом держится голова, с прозрачной кожей, так туго обтянувшей кости, что было страшно – еще чуть-чуть, и она порвется. Я заметила, что у нее периодически непроизвольно дергается большой палец на левой руке. Прошло не меньше получаса, когда профессор велел ей одеваться. Она подчинилась, но краем глаза косилась на него с испуганным видом. Кардиолог снова сел за стол и сообщил, что все в порядке и никаких шумов он не услышал. «Синьора, у вас прекрасное сердце», – сказал он Лиле. Это заявление ее не только не обрадовало, но даже как будто рассердило. Зато у меня камень с души упал: можно подумать, речь шла о моем сердце. И я же забеспокоилась, когда профессор, по-прежнему обращаясь ко мне, а не к Лиле, словно обидевшись на нее за отсутствие реакции, мрачно добавил, что общее состояние моей подруги требует незамедлительного вмешательства. По его мнению, проблема была не в кашле: «Да, синьора простужена, она перенесла грипп, и я выпишу ей микстуру». Но подлинной причиной недомогания было сильнейшее истощение организма, вызванное анемией. Он сказал, что Лила должна регулярно питаться, принимать общеукрепляющие средства и спать не меньше восьми часов в сутки. «Как только ваша подруга наберется сил, большая часть симптомов исчезнет. Тем не менее я рекомендовал бы ей показаться неврологу».

На этих словах Лила будто проснулась. Она нахмурила лоб, сделала шаг вперед и на чистом итальянском спросила:

– Вы хотите сказать, что у меня нервное расстройство?

Врач поднял на нее изумленный взгляд: его пациентку как будто только что чудом подменили.

– Вовсе нет. Просто советую провериться.

– Я что-то не так сделала? Что-то не то сказала?

– Нет, что вы, не волнуйтесь. Консультация специалиста поможет прояснить общую картину, вот и все.

– Одна моя родственница, – объяснила Лила, – двоюродная сестра матери, была очень несчастным человеком, она всю жизнь мучилась. Я с детства помню, как она кричала или хохотала на всю улицу – летом окна у всех открыты. Она вообще делала много странных вещей, за что ее считали сумасшедшей. Только это не имело никакого отношения к нервам. Просто она была несчастной. А к неврологу она ни разу не ходила, вообще ни разу не была у врача.

– А надо было.

– Лечить нервы – привилегия женщин из приличного общества.

– А родственница вашей матери к ним не принадлежала?

– Нет.

– А вы?

– А я тем более.

– И вы несчастны?

– Нет, у меня все прекрасно.

Врач нахмурился и снова обратился ко мне:

– Абсолютный покой. Проследите, чтобы все мои предписания строго выполнялись. А еще лучше – отправьте ее в деревню, на свежий воздух…

Лила засмеялась и снова перешла на диалект:

– В последний раз, когда я была у врача, он тоже послал меня отдыхать на море. С этого и пошли все мои беды.