Те, кто уходит и те, кто остается - Страница 48

В то время я всегда таскала с собой книгу и блокнот для записей: читала в автобусе и когда Лила засыпала. Несколько раз я замечала, как она приоткрывает глаза и внимательно смотрит на меня; возможно, ей было интересно узнать, что я читаю, однако она ни разу не спросила даже, как называется книга, а когда я хотела прочесть ей несколько страниц вслух – как сейчас помню, это был Эптон, сцена в гостинице, – она закрыла глаза, будто я ее утомила. Через несколько дней температура спала, но остался кашель, и я настояла, чтобы она оставалась в постели. Я убиралась, готовила, занималась с Дженнаро. Мальчик капризничал, иногда вел себя грубо и, должно быть в силу возраста, не казался ни обаятельным, ни беззащитным – в отличие от Мирко, второго сына Нино. Зато меня умиляло, когда он, устав, неожиданно прекращал свои буйные игры и засыпал прямо на полу. Я привязалась к нему, и вскоре он научился этим пользоваться, требуя всего моего внимания и мешая мне заниматься домашними делами и читать.

Я пыталась разобраться, в какой ситуации оказалась Лила. Например, были ли у нее деньги? Нет. Я предложила ей денег взаймы, и она их взяла, тысячу раз повторив, что непременно вернет мне долг. Сколько должен был заплатить ей Бруно? Зарплату за два месяца. А выходное пособие? Об этом она ничего не знала. Кем работал Энцо? Сколько зарабатывал? Она не имела понятия. Что конкретно давали эти заочные курсы с заданиями из Цюриха? Трудно сказать. Она ужасно кашляла, ее мучили боли в груди, потливость, спазмы в горле; ей часто казалось, что сердце у нее вот-вот выскочит из груди. Я внимательно следила за всеми симптомами и убеждала ее в необходимости серьезного обследования – одного осмотра, проведенного Армандо, очевидно, было недостаточно. Она не согласилась, но и не отказалась. Как-то вечером, когда Энцо еще не вернулся с работы, зашел Паскуале. Он был со мной очень вежлив, сказал, что и он, и товарищи из комитета, и некоторые работники завода Соккаво переживают за Лилу, беспокоятся, как она. Я сказала, что Лила болеет и ей нужен отдых, но он все равно хотел с ней увидеться, хотя бы поздороваться. Я оставила его на кухне, а сама отправилась к Лиле и посоветовала ей к нему не выходить. Она промолчала, но выражение ее лица означало: «Делай, как считаешь нужным». С ума сойти! Она полностью доверилась мне – это Лила, которая всю жизнь всеми командовала.

48

В тот вечер я позвонила с родительского телефона Пьетро и в подробностях рассказала ему обо всех Лилиных бедах и о том, как пытаюсь ей помочь. Он терпеливо выслушал меня и даже проявил некоторую инициативу, вспомнив, что в Пизе у него есть знакомый, молодой эллинист, который страстно увлекается компьютерами и верит, что благодаря им филология выйдет на новый уровень развития. Я знала, как Пьетро занят, и его готовность принять участие в моих делах меня растрогала.

– Свяжись с ним, пожалуйста, – попросила я. – Расскажи ему про Энцо, вдруг для него найдется работа…

Он пообещал, что попробует, а заодно вспомнил, что у Мариарозы, кажется, был роман с каким-то молодым неаполитанским адвокатом.

– Можно его разыскать и обратиться к нему.

– Зачем?

– Выбить денежную компенсацию от завода для твоей подруги.

Эта идея привела меня в восторг.

– Позвони Мариарозе!

– Хорошо.

– Не забудь, – настаивала я, – пожалуйста, прямо сейчас позвони.

На какое-то мгновение он замолчал, а потом сказал:

– Ты прямо как моя мама.

– В каком смысле?

– Когда ей что-нибудь нужно, она говорит теми же словами.

– К сожалению, мы с ней слишком разные.

Он снова помолчал.

– И хорошо, что разные, – после паузы добавил он. – Но в таких делах ей цены нет. Позвони, расскажи ей о подруге – вот увидишь, она все устроит.

Я позвонила Аделе. Мне было страшно неудобно ее беспокоить, но я решилась, потому что помнила, как ловко она расправилась со всеми проблемами, связанными с флорентийской квартирой или с моей книгой. Ей нравилось хлопотать за других. В случае необходимости она просто поднимала трубку и запускала цепочку, которая – звено за звеном – приводила к поставленной цели. Говорить она умела так, что отказать ей было невозможно. Она преодолевала любые идеологические преграды, не признавала иерархий, с одинаковой легкостью обращалась к уборщицам, мелким служащим, воротилам бизнеса, ученым или министрам, со всеми была приветлива, но ухитрялась так себя поставить, будто своей очередной просьбой оказывала этим людям одолжение. Я тысячу раз извинилась, после чего вкратце рассказала Аделе о своей подруге. Она внимательно выслушала меня. История Лилы ее заинтересовала, увлекла и возмутила.

– Дашь мне время подумать?

– Конечно.

– А можно я пока дам тебе один совет?

– Буду рада.

– Не трусь. Ты писательница, вот и воспользуйся своим положением, покажи всем, кто ты такая. Мы живем в эпоху перемен, старые порядки рушатся на глазах. Не стой в стороне, вмешивайся в то, что происходит. И начни с этих подонков, прижми их к стенке.

– Но как?

– Пиши! Пусть Соккаво и ему подобные до смерти тебя боятся! Пообещай мне, что сделаешь это.

– Я постараюсь.

Она дала мне номер редактора «Униты».

49

Звонок Пьетро и особенно разговор с будущей свекровью пробудили во мне чувство, которое я до сих пор держала в узде, чтобы не сказать подавляла, хотя оно давно просилось наружу. Речь шла об изменении моего статуса. Для Айрота – в первую очередь для Гвидо, хотя и для Аделе тоже – я, скорее всего, была милой девушкой, но вовсе не идеальной партией для их сына. При всей широте взглядов мое происхождение, акцент, манеры стали для них суровым испытанием. Возможно, я преувеличиваю, но иногда у меня мелькала мысль, что помощь в публикации моей книги была частью плана, осуществление которого позволило бы с меньшими потерями ввести меня в их мир. Впрочем, они, бесспорно, приняли меня, согласились на наш брак и не возражали против того, что я войду в их семью, под их опеку, они были готовы укрыть меня за стенами своей родовой крепости, откуда я в любой момент могла выйти на свободу, но куда в случае опасности всегда могла вернуться. Мне пришлось срочно привыкать к новым для себя условиям, а главное – осознать их в полной мере. Я перестала быть маленькой нищенкой, которая трясется над последней спичкой, – теперь у меня этих спичек было навалом. И я вдруг поняла, что теперь способна сделать для Лилы намного больше, чем рассчитывала.