Те, кто уходит и те, кто остается - Страница 101

101

Отличный стимул. Тридцать дней пролетели даже слишком быстро. Я забыла об Элизе, больше не думала о Лиле, не звонила Мариарозе, не читала газет, не смотрела телевизор, забросила детей и домашние дела. От арестов, столкновений, убийств и войн – всего, что сотрясало Италию и всю планету, до меня доносились только слабые отзвуки; за напряженной избирательной кампанией я тоже мало следила. Зато я прилежно писала. Я ломала голову над кучей старых вопросов, пока мне не показалось, что я наконец хотя бы на бумаге привела свои мысли в порядок. Иногда мне хотелось обсудить написанное с Пьетро. Он был умнее меня и наверняка предостерег бы от необдуманных, упрощенных или глупых выводов. Но я не стала: ненавидела, когда он давил на меня своими энциклопедическими знаниями. Особенно упорно я работала над первыми двумя главами Книги Бытия. Я рассматривала их последовательно: первое описание создания человека как своего рода вершины сотворения мира, а второе – как более подробное изложение той же истории, которая казалась мне вполне динамичной. Писала я примерно следующее: Бог сотворил человека – Иш — по своему образу и подобию. Он создал и мужскую особь, и женскую. Но как? Сначала создал Иш из праха земного, вдохнув в ноздри его дыхание жизни. А потом появилась Ишá – женщина, созданная из уже сотворенного мужского тела – не из косного вещества, а из живой материи, из ребра Иша, чья рана тут же затянулась. В результате Ишá может сказать: она не такая, как все, что было создано ранее, она не я, но при этом ее плоть от моей плоти, ее кость от моей кости. Бог породил ее от меня. Меня он оживил дыханием жизни, а ее произвел от моего тела. Я Иш, а она Ишá. Самое имя ее – главное доказательство того, что она произошла от меня, а я создан по образу Божьему и ношу внутри себя Слово. Сама по себе она – всего лишь суффикс, добавленный к моему корню, и потому изъясняться может только моим словом.

Дни проходили в приятном интеллектуальном возбуждении. Единственное, что меня пугало, – что я не успею вовремя написать читабельный текст. Я сама себе поражалась: ради того чтобы заслужить одобрение Нино, я писала намного легче и быстрее.

Но месяц прошел, а он так и не позвонил. Поначалу мне это было на руку: времени прибавилось и мне удалось закончить работу. Но потом я начала волноваться, спросила Пьетро, не в курсе ли он, куда подевался Нино. Оказалось, они часто созванивались по работе, но в последние несколько дней никаких новостей не было.

– Вы часто созванивались?

– Да.

– А мне ты почему ничего не говорил?

– Чего «ничего»?

– Что вы часто созванивались.

– Мы же по работе разговаривали.

– Ну, раз вы такие друзья, позвони ему и скажи, чтобы удосужился предупредить, когда приедет.

– Зачем?

– Тебе-то, конечно, незачем, это ж моя забота… И все-таки, раз уж мне готовиться к его приезду, хотелось бы знать заранее.

Он не стал ему звонить. Сказал: «Ладно, подождем. Нино обещал девочкам вернуться, – не верится, чтобы он не сдержал обещания». Так и вышло. Нино позвонил с опозданием на неделю, вечером. Трубку взяла я, его это, кажется, смутило. После обмена несколькими дежурными фразами он спросил: «А Пьетро дома?» Я тоже смутилась и позвала мужа. Разговаривали они долго, и у меня начало портиться настроение. Муж говорил непривычным для себя тоном: громко, со множеством восклицаний, со смехом. Только тогда я поняла, что общение с Нино его успокаивало: он чувствовал себя не таким одиноким, забывал о своих болячках, работал с большей охотой. Я закрылась в комнате, где Деде в ожидании ужина читала, а Эльза играла. Но даже туда долетал громкий голос Пьетро: можно было подумать, что он пьян. Потом он умолк, в коридоре послышались его шаги. Он заглянул в комнату и радостно объявил дочерям:

– Девочки, завтра вечером будем есть пончики с дядей Нино.

Деде и Эльза заверещали от восторга, а я спросила:

– И как он, собирается у нас ночевать?

– Нет, он приедет с женой и сыном – остановятся в гостинице.

103

Мне потребовалось время, чтобы переварить эту новость.

– Мог бы и предупредить заранее, – проговорила я наконец.

– Они все в последний момент решили.

– Не очень-то вежливо с его стороны.

– Элена, да в чем проблема?

Итак, Нино приезжал с женой. Я была в ужасе от предстоящего мне сравнения с этой женщиной. Я прекрасно знала, какая я, знала, какое тело досталось мне в качестве исходного материала, но в жизни мало что делала, чтобы как-то этот материал обработать. Я росла с одной парой обуви, носила одежонку, которую шила мать, редко красилась. Потом я начала следить за модой, развивать свой вкус под руководством Аделе, – и теперь мне нравилось наводить красоту. Но иногда, особенно если я прихорашивалась не просто так, а ради мужчины, я находила всю эту кухню (именно так я это называла) немного нелепой. Столько времени и сил, потраченных на камуфляж, и ради чего? Этот цвет мне идет, а тот нет; эта модель стройнит, а та полнит; этот фасон подчеркивает мои достоинства, а тот – недостатки. Я уж не говорю про трату денег. Я ощущала себя накрытым праздничным столом, который должен вызвать у мужчины сексуальный аппетит, искусно приготовленным блюдом, от одного вида которого слюнки текут. На меня накатывала тоска – не хотелось делать вообще ничего: не пытаться казаться красивой, не изощряться, маскируя свое тело со всеми его запахами, гуморами и дефектами. И все-таки я это делала. В последний раз я делала это ради Нино. Мне хотелось показать ему, что я стала другой, что мне удалось достичь некоторого изящества, что я уже не та девчонка с Лилиной свадьбы, не лицеистка на вечеринке у профессора Галиани и не беззащитная авторша единственной книги, какой предстала перед ним в Милане. Хватит с меня этого. Он притащил сюда жену, и я страшно злилась. Я терпеть не могла соревноваться в красоте с другими женщинами, тем более под внимательными взглядами мужчин, мне становилось плохо от мысли оказаться на одной территории с той красоткой, что я видела на фото, – так плохо, что скручивало желудок. Я представляла, как она будет оценивающе смотреть на меня, вглядываться в каждую мелочь с придирчивостью синьорины с виа Тассо, с детства обученной следить за своим телом, а потом, оставшись наедине с мужем, с безжалостной проницательностью раскритикует меня.

101