Те, кто уходит и те, кто остается - Страница 92

Микеле, хоть и начал с меня, гораздо больше оценил поздравление моего мужа. «Вы очень любезны, профессор, – вежливо сказал он. – Вы нездешний и потому не можете в полной мере знать всех достоинств нашей матери. Мы простые люди, – он перешел на доверительный тон, – мой покойный дед, пусть земля ему будет пухом, начинал с нуля, открыл бар тут на углу, отец расширил его, устроил кондитерскую, которая благодаря таланту повара Спаньюоло, отца моей жены и настоящего мастера своего дела, – правда, Джильола, – прославилась на весь Неаполь. Но все же, – добавил он, – именно маме, нашей маме мы обязаны всем, что у нас есть. В последнее время народ пошел завистливый, многие желают нам зла, распускают отвратительные слухи. Но мы люди терпимые, мы привыкли сохранять спокойствие – и как не привыкнуть, если ты всю жизнь в коммерции. Тем более что правда всегда торжествует. А правда в том, что это умнейшая женщина с сильным характером. Она ни разу не сказала себе: «Не хочу ничего делать, буду отдыхать». Она проработала всю жизнь, всю, и все на благо семьи, ничего для себя. Все, что сегодня у нас есть, все, что она для нас, своих сыновей, построила, все, чем мы занимаемся, – это продолжение ее трудов и ее заслуга!»

Мануэла стала обмахиваться еще активнее. Она перевела взгляд на Пьетро и громко сказала: «Микеле – прекрасный сын. В детстве, на Рождество, он забирался на стол и читал стихи. У него только один недостаток: очень уж любит поговорить, а когда говорит, всегда все преувеличивает». – «Что вы, мама, – перебил ее Марчелло, – какие преувеличения? Это чистая правда». И Микеле с новым воодушевлением продолжил превозносить Мануэлу, расписывать, какая она красивая, какая великодушная, и так до бесконечности, пока вдруг неожиданно не повернулся ко мне. «Есть только одна женщина, – сказал он серьезно и даже торжественно, – почти такая же, как наша мама». Другая женщина? Женщина, которая почти может сравниться с Мануэлой Соларой? Я смотрела на него в растерянности. Фраза, за исключением этого «почти», прозвучала явно не к месту, и на мгновение за столом повисло молчание. Джильола впилась взглядом в мужа; она много выпила, и смотрела на него расширенными зрачками. Лицо моей матери тоже напряглось: может, она надеялась, что этой женщиной окажется Элиза, что Микеле намерен передать ее дочери право унаследовать почетное звание главы семейства Солара. Мануэла перестала махать веером, стерла указательным пальцем пот с губы и уставилась на сына: сейчас он скажет, что пошутил.

Но Микеле со свойственной ему наглостью, наплевав на жену, на Энцо и даже на мать, перевел взгляд на Лилу. Он побледнел, даже слегка позеленел; с него частично слетела его обычная самоуверенность; он выбрасывал каждое слово, словно накидывал лассо, с помощью которого силился оторвать ее от Пьетро, завладевшего ее вниманием. «Сегодня, – сказал он, – все мы собрались здесь, во-первых, в честь двух уважаемых профессоров и их прелестных дочек, во-вторых, в честь дня рождения моей мамы, святой женщины, в-третьих, чтобы пожелать счастья и скорейшего вступления в брак Элизе, а в-четвертых, с вашего позволения, конечно, чтобы выпить за согласие, которое я уж и не надеялся получить. Лина, выйди сюда, пожалуйста».

Лина. Лила.

Я поискала ее взгляд и на долю секунды его перехватила. «Ну что, поняла теперь мою игру? – успела я прочитать в нем. – Поняла, как надо?» К моему огромному удивлению, пока Энцо изучал пятнышко на скатерти, она покорно встала и подошла к Микеле.

Он не коснулся ее. Ни пытался дотронуться ни до ее руки, ни до плеча, будто их разделяла бритва, о которую он боялся пораниться. Вместо этого кончиками пальцев скользнул по моему плечу и сказал: «Только не обижайся, Лену, ты большая молодец, ты проделала долгий путь, о тебе писали в газетах, мы все гордимся тобой, гордимся тем, что знаем тебя с детства. И все же – я уверен, что ты одобришь мои слова, потому что любишь Лину, – у Лины в голове есть кое-что, чего нет больше ни у кого, что-то такое, что вдруг дает о себе знать и против чего мы бессильны. Никакая медицина не скажет, что это такое, но ей это дано с рождения. Она сама про это не знает и знать не хочет – вон как сердито смотрит! Но если вы встанете у нее на пути, у вас будут большие проблемы. И наоборот, если она за вас, такое сделает, что все рот разинут. Я давно зарюсь на ее талант, давно мечтаю его купить. Да, купить, что тут плохого? Покупают же жемчуг и бриллианты! К сожалению, до сегодняшнего дня у меня ничего не получалось. Но сейчас мы сделали один маленький шажок в этом направлении, и именно это мне хотелось бы отпраздновать. Я пригласил синьору Черулло поработать в механографическом центре, который я основал в Ачерре. На самой современной из существующих машин. Если тебе, Лену, интересно, и вам, профессор, тоже, я могу отвезти вас туда, хоть прямо завтра или перед вашим отъездом. Что скажешь, Лену?»

Лила скривилась, недовольно замотала головой и, глядя на синьору Солару, произнесла: «Микеле ничего не понимает в компьютерах. Ему кажется, что я делаю бог знает что, а на самом деле это ерунда: достаточно пройти заочный курс. Даже я справилась, хотя у меня за плечами только начальная школа». Больше она ничего не сказала. Вопреки моим ожиданиям, она не стала высмеивать Микеле за его пафосную речь про ее необыкновенный дар или издеваться над его словами про жемчуг и бриллианты. Она приняла его комплименты и позволила нам выпить за ее новую работу, как будто и правда получила место в раю, и не мешала Микеле и дальше нахваливать ее: за такую зарплату она это ему прощала. Тут подал голос и Пьетро, обладавший способностью легко сходиться с людьми много ниже себя; и не подумав посоветоваться со мной, он сказал, что мы будем счастливы посетить центр в Ачерре, и засыпал вопросами Лилу, успевшую вернуться на свое место. Дай я ей время, она увела бы у меня мужа, как когда-то увела Нино, мелькнуло у меня. Но ревности я не испытывала. Даже если бы она на это и пошла, то с одной целью: сделать ров между нами еще глубже. Пьетро ей не нравился, это было очевидно, да и он никогда не бросил бы меня ради другой.