Те, кто уходит и те, кто остается - Страница 60

– Но многие делают.

– Вы поедете к Элене на свадьбу?

– Она меня не приглашала.

– Неправда, – подскочила я.

– Правда-правда, – усмехнулась Лила. – Она меня стыдится.

Она вроде бы шутила, но я все равно разозлилась. Что с ней происходит? То выставила меня дурой перед Паскуале и Надей, теперь позорит перед бывшей преподавательницей.

– Глупости! – воскликнула я и, чтобы успокоиться, достала из сумки свою книгу и протянула синьоре Галиани. – Это вам.

Она посмотрела на книгу задумчиво, словно не понимая, что это за предмет перед ней, но потом поблагодарила, сказала, что у нее такая уже есть, и вернула мне книгу.

– А твой будущий муж чем занимается?

– Он получил кафедру – будет читать латинскую литературу во Флоренции.

– Он намного старше тебя?

– Ему двадцать семь.

– Такой молодой и уже профессор?

– Он очень способный.

– Как его зовут?

– Пьетро Айрота.

Она внимательно посмотрела на меня, как в школе, когда ей казалось, что я ответила на вопрос недостаточно полно.

– Он не родственник Гвидо Айроты?

– Сын.

– Хорошая партия, – хитро подмигнула она мне.

– Мы любим друг друга.

– Ты уже начала писать новую книгу?

– Пытаюсь.

– Я видела, ты пишешь для «Униты».

– Немного.

– А я перестала для них писать. Они вконец обюрократились.

Она снова обернулась к Лиле: было видно, что она изо всех сил старается выразить ей свою симпатию.

– Вы проделали выдающуюся работу на заводе.

– Ничего я не делала, – недовольно поморщилась Лила.

– Ну что вы!

Профессор подошла к столу, поискала среди бумаг и показала нам несколько листков, словно демонстрируя неопровержимое доказательство.

– Надя вечно все разбрасывает по дому, а я подобрала и прочитала. Отличная работа: смело, свежо и написано превосходно. Мне хотелось вас увидеть, чтобы это сказать.

Она держала в руках сделанные Лилой заметки, из которых я скроила свою первую статью для «Униты».

60

Все, пора было прощаться. От Галиани я вышла разочарованная, так и не набравшись смелости сказать ей, что напрасно она так себя со мной ведет. Она ни слова не сказала о моей книге, хотя читала ее, во всяком случае, пролистала. Она не попросила подписать книгу, а ведь я принесла ее специально! Больше того, перед самым уходом я, поддавшись слабости и желанию расстаться с ней в самых теплых чувствах, сама предложила оставить на книге дарственную надпись, но она ничего не ответила, только улыбнулась и продолжила говорить с Лилой. О моих статьях она тоже ни словом не обмолвилась, если не считать критики в отношении «Униты». Разыскав у себя на столе заметки Лилы, она вообще полностью переключила свое внимание на нее, как будто меня вообще не было в комнате – мое мнение ее не интересовало. Мне хотелось крикнуть ей: «Да, Лила очень умная, я всегда знала это, всегда любила ее за это, всегда пыталась за ней угнаться, и я не отрицаю ее влияния. Но я и сама не дура, я работала над собой, не жалея сил, и добилась успеха, меня высоко ценят, и я не кичливая пустышка, как твоя дочка!» Но ничего такого я не сказала и молча слушала, как они обсуждают завод, проблемы труда и требования рабочих. Провожая нас, уже на лестничной площадке, синьора Галиани коротко попрощалась со мной, а Лилу обняла и, вдруг перейдя на ты, сказала ей: «Не пропадай!» Я чувствовала себя униженной. Паскуале с Надей так и не вернулись, не дав мне шанса ответить им, и злость продолжала кипеть во мне, не находя выхода: что плохого я сделала, когда захотела помочь подруге? Я многим рисковала, за что же они со мной так? И вообще, кто дал им право меня судить? Мы с Лилой остались вдвоем, спустились по лестнице в холл, вышли на улицу и по тротуару направились в сторону корсо Витторио-Эммануэле. Меня так и тянуло наорать на нее. «Ты что, правда думаешь, что я тебя стыжусь? Что на тебя нашло? Почему ты встала на сторону этой парочки? Я из кожи вон лезла, чтобы быть с тобой рядом, чтобы тебе помочь, так-то ты мне за это платишь? Видно, у тебя и правда с головой не в порядке». Но не успела я и рта раскрыть (впрочем, что бы это изменило?), как она взяла меня под руку и принялась защищать, ругая синьору Галиани.

Она не дала мне вставить ни словечка, хотя я готова была осыпать ее упреками за то, что она поддержала Паскуале и Надю и, не подумав, брякнула, что я не желаю видеть ее на своей свадьбе. Передо мной была другая Лила – Лила, которая не знала ответов на мои вопросы, а потому с нее и спрашивать было бесполезно. Всю дорогу, пока мы шли до метро по пьяцца Амадео, она болтала без умолку. «Что эта старуха себе позволяет! С какой стати она на тебя взъелась? Понятно, завидует, что ты пишешь романы и статьи, да еще замуж выходишь за прекрасного человека, а ее Надя, которую они все учили да учили и надеялись, что она станет лучше всех и мать будет ей гордиться, ничегошеньки не добилась, а теперь вон вообще, обжимается с простым работягой, как будто так и надо, – шлюха, как есть шлюха! А ты зря расстраиваешься, плюнь на нее! И нечего было книгу ей совать, тем более – предлагать автограф. Таких посылать надо куда подальше! Твоя беда в том, что ты слишком добрая и ведешься на их болтовню. Они ведь как считают? Раз они такие ученые, значит, только у них мозги работают! Но они ошибаются. Так что не бери в голову. Скоро у тебя свадьба, путешествие… Ты и так слишком много времени на меня потратила, а тебе надо писать следующий роман. Я уверена, что он будет еще лучше первого. Я же люблю тебя и хочу, чтоб все у тебя было хорошо».

Я слушала ее, но на душе было мрачно. Выходит дело, она никогда не угомонится. Каждый раз повторялось одно и то же: стоило нам хоть немного сблизиться, как у нее что-то переклинивало в голове, и наши отношения летели в тартарары. Я не понимала, зачем она мне все это говорит: то ли просит прощения, то ли прикидывается, не желая быть со мной откровенной, то ли вообще готовится навсегда со мной распрощаться. Ясно было одно: она лживое и неблагодарное существо, а я, несмотря на все свои достижения, все равно смотрю на нее снизу вверх. Я испугалась, что никогда не избавлюсь от этой зависимости, и мысль об этом причинила мне муку. Я поймала себя на том, что мечтаю, чтобы кардиолог ошибся, а прав оказался Армандо: пусть бы она и правда заболела и умерла.