Время тянулось изнурительно медленно. Я чувствовала, что Нино тоже немного не по себе, хотя его происходящее скорее забавляло. «Я пойду позову папу», – сказала Деде; теперь, когда она наелась, вспомнила о Пьетро и забеспокоилась. «Иди», – кивнула я. Вернулась она на цыпочках и прошептала мне на ухо: «Он спит». Нино услышал ее шепот и объявил мне:
– Завтра я уезжаю.
– Закончил работу?
– Нет.
– Так оставайся еще.
– Не могу.
– Пьетро хороший человек.
– Ты его защищаешь?
Защищаю? От кого? От чего? Я ничего не поняла, и во мне поднялось глухое раздражение, направленное и на Нино тоже.
Девочки заснули перед телевизором, я отнесла их в постели. Когда я вернулась, Нино уже ушел к себе в комнату. Расстроенная, я убрала со стола, вымыла посуду. Что за глупость просить его остаться! Пусть лучше уезжает. С другой стороны, жизнь без него обернется беспросветной тоской. Хоть бы перед отъездом пообещал, что рано или поздно вернется. Я хотела, чтобы он спал в моем доме, чтобы мы снова вместе завтракали и ужинали, сидя за одним столом, чтобы он болтал своим веселым голосом обо всем подряд, чтобы слушал меня, когда я пытаюсь облечь в слова свою мысль, и проникался ко мне все большим уважением, никогда не опускаясь до иронии или сарказма. Вместе с тем я понимала, что ситуация так быстро накалилась, сделав невозможным дальнейшее совместное существование, именно по вине Нино. Пьетро привязался к нему. Ему нравилось с ним разговаривать, он дорожил их недавно зародившейся дружбой. Но откуда в Нино взялось это стремление причинять ему боль, оскорблять его и унижать? Я смыла косметику, приняла душ, надела ночную рубашку, закрыла входную дверь на замок и на цепочку, опустила везде жалюзи, погасила свет. Сходила проверить девочек и пошла в спальню. Я надеялась, что Пьетро действительно спит, а не притворяется и не поджидает меня, чтобы продолжить ссору. Я посмотрела на его тумбочку: судя по всему, он принял снотворное. На меня накатила нежность, и я поцеловала его в щеку. Какой непредсказуемый человек: умный и в то же время глупый, чувствительный и непробиваемый, смелый и трусливый, образованный и невежественный, хорошо воспитанный и грубый. Неудавшийся Айрота, результат сбоя программы. Мог ли Нино, с его решительностью и самоуверенностью, запустить ее по новой, исправить дефект? Почему, снова задумалась я, их недавняя дружба преобразилась в одностороннюю вражду? И кажется, поняла. Нино хотел, чтобы я увидела своего мужа таким, какой он был на самом деле. Он считал, что я идеализирую Пьетро и полностью ему подчиняюсь, что называется, предана ему умом и сердцем. Он хотел доказать мне, что молодой профессор, автор дипломной работы, ставшей монографией и получившей высокую оценку специалистов, ученый, работающий над новой многообещающей книгой, в сущности, пустышка. В последние дни он чуть ли не открытым текстом внушал мне: «Ты живешь с посредственностью, ты родила двух дочерей от ничтожества». Принижая его в моих глазах, он хотел освободить меня, вернуть меня мне же самой. Но отдавал ли он себе отчет, что тем самым вольно или невольно предлагает мне в качестве альтернативы себя как образец настоящего мужчины?
Эта мысль наполнила меня гневом. Нино вел себя безответственно. Он внес разлад в мою размеренную жизнь, служившую мне единственным источником душевного спокойствия. Как он посмел, не советуясь со мной, рушить мое благополучие? Кто его просил открывать мне глаза, спасать меня? С чего он взял, что мне это нужно? Или он думает, что может что угодно вытворять с моей семьей, с моими материнскими обязанностями? А главное, с какой целью? Чего он добивается? Он обязан ответить мне на все эти вопросы. Неужели он совсем не дорожит нашей дружбой? Скоро отпуск. Я поеду в Виареджо, он – на Капри, к родителям жены. Значит, до конца каникул мы точно не увидимся. Но, собственно, почему? Уже летом мы могли бы укрепить дружеские связи между нашими семьями. Я могла бы позвонить Элеоноре, пригласить ее на несколько дней вместе с мужем и сыном к нам в Виареджо, и была бы счастлива, если бы она, в свою очередь, позвала нас с Деде, Эльзой и Пьетро на Капри, – я никогда там не была. Но даже если бы из этого ничего не вышло, мы могли бы переписываться, делиться друг с другом идеями, советовать, какие книги стоит прочесть, обсуждать, что происходит на работе.
Я все никак не могла успокоиться. Нино совершил ошибку. Если он и правда дорожил мной, надо было вернуться к исходной точке. Он должен снова завоевать симпатию и дружбу Пьетро – мой муж только этого и желал. Неужели Нино и правда верил, что, внося сумятицу в нашу жизнь, действует мне во благо? Нет, не может быть. Мне надо поговорить с ним, сказать, что с его стороны глупо так вести себя с Пьетро. Я тихонько встала с постели, вышла из комнаты, босиком миновала коридор, постучалась в дверь Нино, подождала немного и вошла. В комнате было темно.
– Решилась наконец? – спросил он.
Я вздрогнула. На что решилась? Я не стала задумываться над этим вопросом, просто поняла, что он прав. Да, я решилась. Сняла ночную рубашку и легла рядом с ним, хотя было очень жарко.
К себе в постель я вернулась около четырех утра. Муж вздрогнул, пробормотал во сне: «Что случилось?» Я уверенно сказала ему: «Спи», и он успокоился. Голова шла кругом. Я была счастлива, но, как ни старалась, не могла осознать, что то, что только что случилось, случилось со мной, в моем доме, здесь, во Флоренции. Мне казалось, что между мной и Нино все кончилось еще там, в квартале, когда его родители переезжали под душераздирающие крики Мелины и грохот вещей, которые она выкидывала из окна. Или на Искье, когда мы гуляли по пляжу, держась за руки. Или в Милане, после той встречи в книжном, когда он защищал меня от злобного критика. На краткий миг это освободило меня от чувства вины, словно подруга Лилы, жена Пьетро и мать Деде и Эльзы не имела ничего общего с девочкой-девушкой-женщиной, любившей Нино и наконец заполучившей его. Тело еще помнило следы его прикосновений, его поцелуев, и жажда наслаждения все не утихала. «До утра еще далеко, – говорила я себе, – что я здесь делаю? Надо вернуться к нему».