Те, кто уходит и те, кто остается - Страница 103

103

– Прости за беспокойство, просто я сейчас иду в библиотеку и до вечера не смогу позвонить. Я точно не мешаю?

– Нисколько!

– Я прочитал.

– Уже?

– Да. Великолепная работа. Аналитическая глубина, стройность аргументации, бездна воображения. Но чему я больше всего завидую? Твоему таланту рассказчицы. Текст, который ты написала, очень трудно отнести к тому или иному жанру. Не поймешь, то ли эссе, то ли рассказ. Но это нечто выдающееся!

– Это недостаток?

– Что?

– Что его нельзя классифицировать?

– Что ты, одно из достоинств.

– Как ты думаешь, можно публиковать его как есть?

– Конечно!

– Спасибо.

– Тебе спасибо, а теперь мне пора. Не сердись на Элеонору. Она кажется агрессивной, а на самом деле просто стесняется. Завтра утром мы возвращаемся в Неаполь, но я приеду сразу после выборов, если хочешь, увидимся, поболтаем.

– Я с удовольствием. Не хочешь остановиться у нас?

– А я точно не помешаю?

– Абсолютно.

– Ну хорошо.

Он не вешал трубку: я слышала его дыхание.

– Элена.

– Да.

– Лина тогда, в юности, нас обоих одурачила.

От этих его слов я совсем растерялась:

– В каком смысле?

– Ты приписывала ей способности, которыми на самом деле обладала только ты.

– А ты?

– О, со мной все еще хуже. Я по глупости решил, что нашел в ней то, что видел в тебе.

Несколько секунд я молчала. Зачем он сейчас заговорил о Лиле, да еще по телефону? А главное – что он хотел этим сказать? Просто сделать комплимент? Или намекал, что любил меня, а на Искье случайно приписал одной то, что принадлежало другой?

– Приезжай скорее, – сказала я ему.

106

Я отправилась на прогулку с Элеонорой и тремя детьми в таком хорошем расположении духа, что, вонзи она мне в спину нож, я бы не почувствовала боли. Впрочем, от моей приветливости жена Нино забыла всю свою враждебность, хвалила Деде и Эльзу за то, какие они воспитанные, и заявила, что восхищается мною. Нино рассказал ей обо мне все: о том, как я училась, о моем писательском успехе. «Я даже немного ревную, – призналась она, – не потому, что ты такая умная, а потому, что ты знаешь его всю жизнь, а я нет». Ей тоже хотелось бы познакомиться с ним еще в детстве, знать, каким он был в десять лет, каким в четырнадцать, слышать его голос до ломки, его детский смех. «Хорошо, что у меня есть Альбертино, – сказала она, – он вылитый отец».

Я присмотрелась к ребенку и не нашла в нем ни единой черты Нино, – может, они должны проявиться позднее. «А я похожа на папу», – тут же с гордостью воскликнула Деде. «А я на маму», – вмешалась Эльза. Мне снова вспомнился Мирко, сын Сильвии, – вот он всегда был копией Нино. Какое удовольствие испытала я тогда, у Мариарозы дома, когда взяла его на руки, баюкала, укачивала. Что я искала в том ребенке, когда до материнства мне было еще далеко? Что я искала в Дженнаро, когда еще не знала, что его отец Стефано? Что теперь, когда я сама была матерью Деде и Эльзы, искала в Альбертино, зачем так внимательно разглядывала его? Я знала, что Нино никогда не вспоминает о Мирко, знала, что он никогда не интересовался Дженнаро. Одурманенные страстью, мужчины разбрасывают свое семя, не думая о том, что делают. Они входят в нас, а потом убираются, оставляя у нас внутри свой призрак, как случайно забытую вещь. Интересно, Альбертино – желанный ребенок, зачатый сознательно? Или и он оказался на руках у женщины-матери помимо желания Нино? Я опомнилась, сказала Элеоноре, что ее сын – копия отца, и осталась довольна своим враньем. Затем я пустилась в подробный рассказ о том, каким был Нино в начальной школе, как учительница Оливьеро и директор устраивали в школе соревнования между учениками, как мы учились в лицее, как ходили в гости к профессору Галиани, как с другими нашими друзьями проводили каникулы на Искье. На этом я остановилась, хотя Элеонора продолжала, как маленькая, спрашивать: «А потом?»

Мы болтали и болтали, и она проникалась ко мне все большей симпатией. Если мы заходили в магазин, я брала примерить ту или иную вещь, говорила, что она мне нравится, но не покупала, то, стоило нам выйти на улицу, как оказывалось, что ее купила Элеонора – мне в подарок. Деде и Эльзе она тоже накупила нарядов. В ресторане платила она, за такси тоже: водитель сначала доставил домой нас с дочками, а потом повез к гостинице нагруженную пакетами Элеонору. Мы с девочками махали руками ей вслед, пока машина не повернула за угол. Эта женщина, думала я, воплощала собой другую часть моего города, бесконечно далекую от той, в которой росла я. Она тратила деньги так, будто они ничего не стоили, и я не сомневалась, что это не деньги Нино. Ее отец был адвокатом, как и дед, мать происходила из семьи банкира. В чем различие, спрашивала я себя, между богатством этих буржуа и богатством Солара. И какими запутанными маршрутами путешествуют деньги, прежде чем становятся высокими зарплатами и умопомрачительными гонорарами. Я помнила, чем молодые парни в нашем квартале зарабатывали себе на жизнь: разгружали контрабанду, рубили деревья в парке, работали на стройке. Я помнила, как Антонио, Паскуале и Энцо надрывались за гроши ради простого выживания. Инженеры, архитекторы, адвокаты, банкиры – дело другое, но и их состояния, проходя через тысячу фильтров, проистекали из того же криминального источника; кое-какая мелочь в виде чаевых перепадала даже моему отцу, благодаря чему он смог отправить меня учиться. Где тот порог, за которым плохие деньги становятся хорошими, и наоборот? Были ли чистыми деньги, на которые Элеонора в тот знойный флорентийский день накупила нам подарков? Чем они отличались – если отличались – от денег, которыми Микеле расплачивался с Лилой за ее работу? Мы с дочками весь вечер крутились перед зеркалом, примеряя новые наряды. Вещи были отменного качества, красивых сочных тонов. Особенно мне шло платье темно-красного цвета в стиле сороковых – мне не терпелось показаться в нем Нино.

103